Про Петровых
Я медленно выплыла из сна, потянулась, зевнула, чуть не свернув челюсть, и повернулась в Ленкину сторону. Ленка, приподнявшись на локтях, рассматривала заметно округлившийся живот.

— Мне нужны новые ботинки, — задумчиво пробормотала она.
Я уставилась на ее пузо, пытаясь определить логику ее мыслей.
— Это тебе джана подсказала? – предположила я.
Джана – любимая – временное прозвище будущего нашего дитяти, чей пол нам неизвестен, но мы хотим дочку.
— Это мне подсказали мои старые боты, у которых неприлично громко начала хлопать оторванная подошва.
— А-а-а, — протянула я, не найдясь, что ответить.
— А вот джана подсказывает, что еще срочно нужен бандаж, потому что у меня начинает уставать спина. Купим, или по сусекам поскребем? Ну, по
родившим уже.
Из наших знакомых родивших дам свободный бандаж оказался только у Лариски – одной из Ленкиных родственниц. Остальные либо еще донашивали эту
дурацкую приблуду (тут я поразилась, сколько знакомых девочек находятся в предродовом состоянии), либо уже кому-то отдали.
— Приезжайте! – обрадовалась Лариска. – Я вам еще сбагрю пеленатор, горшок, молокоотсос и сумку-термос для бутылочек!
Вот и начинается пиздец, подумалось мне, еще пара месяцев, и начнется торжественная передача младенческих приспособ, которыми любят делиться
щедрые молодые мамаши.
— От Лариски поедем в обувной, потом заедем в аптеку, потом в Детский мир, потом пожрем кебаб, потом заедем к Настьке, потом к тебе, потом домой,
и сварим щей со свежей капустой! – составил план подруга.
На Ленку каждое утро нападает жажда деятельности с тех пор, как прошел первый триместр, и она перестала блевать. Потирая в предвкушении руки, и
хлопая оторванной подошвой башмака, она помчалась заводить авто.
Ларискин дом встретил нас тишиной, что было очень непривычно.
— А что так тихо? – сразу насторожилась я, когда мы прошли в дом.
— Сенечка спит, Ванечка с Иришкой в школе, — пояснила счастливая Лариска.
И я ее понимала – тихие деньки в жизни многодетной мамаши можно было посчитать по пальцам. По оставшимся пальцам какого-нибудь пьяного
фрезеровщика, проработавшего за станком лет сорок-пятьдесят.
— А у меня пирог готов, сейчас пойдем пить чай!
Мы засели на кухне, и к пирогу был подан огромный чемодан, набитый всяким детским барахлом, которое Ленка тут же кинулась перебирать, ахая и охая.
И тут из детской донесся басовитый рев.
— Лелька, Сенечка проснулся, пойди, возьми его и притащи сюда.
Сенечка, полуторогодовалый бутуз, унаследовавший от папы лопоухость, а от мамы добрый нрав и способность радоваться чему угодно, стоял в кроватке,
вцепившись в спинку, покачиваясь спросонья, и гудел. Увидев меня, он загудел еще громче, я подхватила малыша на руки, и он тут же замолчал,
сосредоточенно лапая мои очки.
— Лелька! Бу-бу-бу! – что-то крикнула Лариска.
— А чего там наша мама кричит? – засюсюкала я, пытаясь убрать ребенкины ручки. – Что мама от нас хо-о-о-очет? Бля! – Сенечка удобней перехватил
очки, сдернул их с моего носа, ткнул дужкой в глаз, испугался моего вопля и снова заревел.
— Лелька! Бу-бу!!! – не успокаивалась Лариска.
Я метнулась на кухню, чтобы скорей передать дитя в мамины объятия.
— Ларис, что говорила? – уточнила я, приближаясь к кухне.
— На горшок его поса…
Животу моему стало тепло. А затем мокро. Горшок Сенечке больше был не нужен. Зато, на свадьбе его погуляю, если верить Ларискиным словам.
— Бандаж-то, бандаж! – спохватилась Ленка, когда ребенок и я были переодеты, дары пересмотрены, а пирог почти съеден. – Мы, вообще-то, за ним и
приехали!
Я, конечно, предполагала, что данный девайс должен выглядеть несколько необычно, но, то, что он будет таким маленьким, оказалось сюрпризом для всех.
— Херня какая-то, — удивилась Лариска, рассматривая бандаж, который мог бы налезть только на ребенка, или на очень дистрофичную дамочку. – Что это
с ним? – Лариска на некоторое время задумалась, потом схватила телефон. – Наташка! Ты бандаж стирала? В горячей воде? Ты дура, что ли? Ну так он
сел! Вот так сел! На коленки! На чьи, на чьи? На мои, блядь! – проорала она и швырнула трубку.
— Наташка ездила в Италию, взяла у меня бандаж, чтобы деньги в него зашить. Чтобы не ограбили, — пояснила она, увидев наши удивленные морды.
— Ух, ты-ы-ы-ы, — зачарованно протянула Ленка. – Я такое только в «Любовь и голуби» видела, когда там деньги в трусы зашивали. Вона как бывает. А
мы с тобой, Лелька, как дуры, деньги в кошельках таскаем.
— Сейчас, придумаем что-нибудь, — успокоила нас Лариска, и ушла кому-то звонить в другую комнату. Оттуда она вызвала Ленку, они о чем-то
пошушукались, вернулись явно довольные друг другом, и велели собираться.
— Мы знаем, у кого есть нормальный бандаж.
И мы поехали. К кому – мне так и не сказали. Правильно сделали, наверное, потому что, знай я, к кому мы едем, я бы попросила Сенечку не описаться,
сидя у меня руках, а обкакаться. Тогда б я никуда не поехала.
Меня обманом заманили в гости к Петровым. Подозреваю, самих Петровых тоже не оповестили, что я вхожу в состав делегации.
Вы знаете, какое самое прекрасное, красивое, замечательное, великолепное и неповторимое в мире имя? Думаете, ваше? Хуйтотам. Если, конечно, вас
зовут не Сашей – не правда ли, редкое имя? Семейство Петровых состоит из четырех человек: Петров Александр-муж, Петрова Александра-жена, Петров
Александр-сын, Петрова Александра-дочь. Заебись, да? Все они там Сан Санычи, и только Александра-жена – Валерьевна, которая и является затейницей
именной неразберихи. Это она считает свое имя неповторимо-прекрасным, и замуж вышла, полагаю, только потому, что претендента звали Александром.
Знакома я с Петровыми давно, лет пятнадцать, а наша взаимная неприязнь длится около двенадцати лет – со дня их свадьбы, куда я была
неосмотрительно приглашена. С того дня все зовут Александра-мужа Петрюней, чтобы хоть как-то различать ебанутую пару.
— Лора! Здравствуй! Здорово, что вы заехали! – Петрюнин писклявый голос выбесил меня сразу, не успела я выйти из лифта. – Елена! Выглядишь
прекрасно! – и тут на манеж вышла я. – Леля?! – Петрюня смандячил скорбный еблет.
— Петрю-ю-юня-я-я! Солнце ты мое незаходящее, хлеб ты мой белый, сахар ты мой сладкий, смотрю, ты имидж сменил, теперь свою единственную прядку на
другой бок зачесываешь. – Петров, как и все лысеющие мужчины, остро переживал свое редковолосье, и пытался скрыть обширную плешь жиденькой прядью,
пересекающую лысую макушку.
Петрюня, будучи в высшей степени интеллигентным человеком, пропустил мою невежливость мимо ушей, помог всем раздеться и мы прошли в гостиную. За
круглым столом баловались чаем Александра-жена, Александр-сын, Петрюнина мамаша и Петрюнина сестра с мужем – семейное чаепитие вышибло скупую
слезу и я постаралась взять себя в руки.
— Девочки! Молодцы, что приехали! – защебетала Александра-жена, и ловко доставила на стол чашки. – Будем пить чай! Как я люблю, когда вот так
можно посидеть, тихо, по-семейному, когда все свои! – она захлопала в ладоши, захихикала, сжала кулачки, и быстро-быстро начала шоркать кулачки
друг о друга.
Это действо всегда завораживало меня – Александра-жена прикусывала кончик языка, скашивала глаза к переносице и наяривала кулаки друг об друга.
Так она всегда выражала крайнюю степень восторга. Вообще, Александра-жена выражала эмоции всегда по-разному.
Когда волновалась – ковыряла в носу, причем ковыряла конкретно, как будто производила разведку недр. Палец ее достигал невероятных глубин, а глаза
ничего не выражали.
Пугалась Александра-жена громко визжа, и практически засовывая весь кулак в рот, потому, знающие люди старались не подкрадываться к ней незаметно.
Плакала молча. Совершенно. Только слезищи огромные, как у ребенка, катились из глаз. Она их не вытирала. Сопли, впрочем, тоже.
Любовь к Петрюне она выражала крепким, борцовским захватом его ушей, и смачным чмоканьем в плешь. Чмокая ее, она приговаривала: «Солнце ты мое
незаходящее!» — чмок-чмок-чмок – «Хлеб ты мой белый!» — чмок-чмок-чмок – «Сахар ты мой сладкий!» — чмок-чмок-чмок. Петрюня при этом жмурился и
дрочил наслаждался.
Мы чинно расселись за столом, и принялись хлюпать чаек. Статисты – Петрюнины родственники, напряженно молчали. Петрюнина мама смотрела в сторону,
и, думаю, вспоминала, как на свадьбе ее сыночка, я совершенно случайно сдернула с нее парик, и, извиняясь, некорректно заметила явное сходство
мамы с сыном, которое выражалось лысиной.
— А давайте смотреть фотографии! – осенило Александру-жену.
— Нет! – воскликнула я. – Давайте вы нам бандаж отдадите, и мы поедем дальше! – и умоляюще уставилась на Ленку, которая с наслаждением поглощала
вафельный трот, и совершенно забыла про свои планы.
Тут Александра вспомнила, что Ленка в положении, начала крутиться возле нее, со всех сторон посыпались вопросы, я незаметно переместилась на
диван, прихватила измазанного шоколадом Сенечку и постаралась абстрагироваться от толпы.
Рядом притулился одиннадцатилетний Александр-сын, милый мальчонка, и мы начали играть с ним в буриме – любимое развлечение семейства Петровых.
— Мне бы уйти за горизонт, — начал первым Александр-сын.
— В попе моей раскроется зонт, — не придумала я ничего лучше.
Мальчик прыснул, покосился на увлеченную разговором маму, и шепотом, потому что за нами настороженно наблюдал Петрюня, продолжил:
— Я радостно в небушко улечу.
— После зонта мне пропишут свечу.
Александр-сын повалился на спину, и, хохоча, задрыгал ногами. Кажется, эмоциональностью он пошел весь в Александру-маму.
— Давайте еще, тетя Леля! Я мечтаю убить всех на свете!
— Малыш, в твоей голове только ветер.
— В кладовке моей припрятан топор!
— Чтоб крови поменьше – веди всех во двор.
Мальчишка, от переизбытка чувств, хохоча, кинулся мне на шею, и чуть не откусил ухо. Кажется, он перещеголяет свою родительницу, подумалось мне.
— Давайте еще! Давайте! – он перестал контролировать себя, и заорал. – Ночью они приходят в мой сон!
— И каждый несет по бутылке воды.
— Мой папа огромный и лысый слон!
— Сдается, сейчас ты получишь пизды, — закончила я в полной тишине.
Александра-мать собралась возмутиться, уперла руки в бока, разинула рот и… Что-то случилось. Она замерла, с раскрытым ртом, и глядя немного в
сторону от нас. Секунду все пырились сначала на нее, потом туда, куда был устремлен ее охуевший взгляд.
Я повернулась, и, наверное, впервые в жизни онемела. Надолго.
В дверях стояла милая двухлетняя Александра-дочь – золотые кудряшки, миленкий розовый сарафанчик – и увлеченно мусолила во рту резиновый хуй,
инфернального черного цвета, обхватив его детской ручонкой.
— Далеко пойдет девица, — сдавленно просипела Ленка, и застонав, спрятала лицо в край скатерти.
— Александр! Что это? – фальцетом завопила Петрюнина мамаша.
— Это, бабушка, кажется, пися, — определил на глаз Александр-сын.
— Держит ее Александра во рту, — в шоке, на автомате, продолжила я буриме.
— Кажется, ей сейчас заебися, — пробубнила Ленка в скатерть.
— Ничем не испортишь ее красоту! – подхватил Александр-сын, и словил от отца звонкий подзатыльник. – А откуда у нас это? – пацан сполз с дивана, и
выдернул изо рта сестренки игрушку.
— А это… Это мы с папой решили анатомию начать изучать, — быстро нашлась Александра-жена, забрала афроамериканский член у сына и покинула гостиную.
Все-таки, интеллигентность и воспитание – хорошие вещи, помогают выпутаться из любой ситуации, и сохранить лицо, пусть слегка перекосоебнутое, но,
все же, лицо.
— С правильного органа начали изучать, — мекнула я, и скорей понеслась в прихожую, ибо находиться в этом доме уже не могла.
ПыСы: дорогие мамы и папы, будьте бдительны! Не храните резиновые письки на нижних полках шкафов, а то ведь дети такие проныры

Командир подводной лодки
Одно время назад стоял я в невротебеной пробке на улице Люсиновская, по направлению к метро Текстильщики и от нечего делал водил еблом по
сторонам, пытаясь зацепиться взглядом за мало-мальски интересное событие. Интересных событий не происходило, ахуевший от полного отсутствия
движухи народ асимптотически приближался к точке «а ебись ано все конем, ф митро поеду бля» и вообще чувствовалось приближение зимы с
сопутствующей депрессухой. Ряд справа сдвинулся на одну машину, свободное место, хуйзнаеткак не въебав мое зеркало, заняло что-то. Что – не
заметил, заметил водителя, тоже повернувшего жало в моем направлении.

Блять, я его узнал. Первой мыслью было открыть дверь и включть съебатор похую куда, лишь бы не находиться в непосредственной близости к источнику
опиздинительной опасности, сходного, пожалуй, только с обкуренным шахидом, уже произнесшим последний «Писдэц, хдэ тут хнопка, эээ» и затачивающим
свой обрезанный хуй на халявных целок в райских кущах. Следом пришли воспоминания. Охуительные воспоминания, сродни ожившей картинке собственного
неудавшегося суицида посредством утопления себя в каловых массах зоны аэрации дагестанского лепрозория.
В бытность мою сотрудником московского филиала одной достаточно песдатой компании имели мы несколько офисов, нихуево разбросанных по городу.
Наиболее центровые два находились вне зоны прямой видимости и для обеспечения трафика между таковыми (пересылке всяческих посылочек с ништяками
или хуетой, кому как нравится) использовались нанятые водилы, в основной своей массе люди адекватные и работой дорожащие. Подчеркну еще раз — в
основной своей бля массе.
Был там один драйверок. Реальное имя его в память не сохранила, но хуй знает почему, скорее всего в силу своего реального (или выдуманного)
военного прошлого, погоняло он заслужил «Командир подводной лодки». Персонаж туп был непроходимо, выглядел пидаристически, номер на своей
«четвере» имел почему-то белгородский или хуйегознает какой еще и за рулем сидел не опираясь на спинку сидения. Первый раз увидев это чучело у
любого нормального человека возникала мысль о внедренном в анус рассматриваемого раскаленном паяльнике, ибо глаза индивида, как минимум,
свидетельствовали о верности такого предположения, хотя после оказывалось, что тогда он даже прищуривался.
Как следствие всех вышеуказанных несуразностей использовали его в роли «шаттла», мотающегося между двумя точками на карте города строго по
расписанию и без каких-либо отклонений от маршрута под угрозой строгих песдюлей. Оно было и понятно – ну в песду отправлять этого уебана к
партнерам с письмишком или еще куда по делам: либо в офис не пустят, либо сразу в дурку стукнут, а нам потом оправдывайся, что не хотим уйти от
налогов, имея даунов в штате.
Одной из характерных и пугающих черт его беспесды мудацкого поведения было временное выпадение из действительности с полным погружением в
собственную, альтернативную реальность. Происходило это спонтанно и напоминало глубокую задумчиовсть, не совместимую ни с каким иным занятием,
однако длилось не долго и прерывалось легким окриком, типа «сюда смотри, бля!». Обычный наблюдатель в нормальной жизни может и не заметил бы сию
странность, если бы не происходила эта хуета в момент движения, за рулем и на нехуевой скорости. Я не подвергаю сомнению правильность поговорки
«каждый по-своему урод» — может и я выгляжу в некоторых случаях (или не в некоторых) абсолютным мудланом, однако, если подобный казус
(выстегивание) происходит на 5 секунд и в достаточно статичной подводной лодке, то это обычно не несет ни каких трагических последствий и даже
веселит окружающих. Другое дело — управляя старой убиткой, типа «четвера», которую и так-то хуй сразу остановишь.
Теперь к самому рассказу. В какой-то, писдец черный по моему мнению, день случилось мне заняться делами во втором нашем офисе, что повлекло
забрасывание моего тельца в ебаный шаттл. Странно бля, но доехали ничего так, спокойно. Ремиссия у него была, или как оно там называется — не
знаю. Дела я свои закончил часа через 4, дождался обратного рейса. После уже понял, что лучше бы на метро ехал или проходящего бомбилу взял —
количество седых волос в было бы меньше процентов этак на 80 и потенция бы не страдала к совершенному удовольствию супруги.
Начать следует с того, что с парковки при офисе мы выехали почему-то задом, приведя в полный ахуй охранника на шлагбауме. Развернулись, нога
водилы упала на педаль газа и как-то там впесду залипла. Я нихуево занервничал, пристегнулся и пожалел, что сижу рядом с водилой, однако не
попросил остановить ебучий пепелац для покупки пмперсов или просто высаживания меня к хуям собачьим – чо я, не мужик, что ли. Едем. Вроде
нормально едем. Весна, бля, солнце в лужах бликает, деревья пока без листьев, но уже не такие черные, как зимой, говно собачье оттаяло и плывет к
водостокам. Меня отпускает немного, даже в окно смотреть начал (а то все, блять спидометр), однако опасаюсь подвоха и вспоминаю поговорку про «как
начнется хуево, так и вообще пиздец».
Едем, значицца, приближаемся к офису. На предпоследнем перекрестке все и началось. Светофор, нам мигает желтый, ногу с педали он не убрал, люди,
ясен хуй, не ожидпя такой подставы, начали переходить по перекрестному нам направлению. Причем хуй бы там старушки какие — дети.
Я, упираясь руками в торпеду, весь нахожусь в ожидании невъебено экстренной остановки, что-то по моему мнению несколько запаздывающей. Поворачиваю
еблет к водителю и вижу остекленевший взгляд хуйпойми куда (типа инопланетян увидел) и струйку слюны с нижней губы, приктически достигшей ворота
недели три как не стираной рубашки. Вышел в астрал, ебать его. Песдец, как не вовремя.
Как ебанутый ору «ДЕТИ!!!!!», взгляд моего спутника яснеет, мелькает ужас и ахуй одновременно (типа – где я, бля? Кто ты, сцука?), наконец —
торможение. Нет, пижжу — ТОРМОЖЖЖЖЖЖЖЕНИЕ, так вернее. Встаем поперек перекрестка.
Удара, вроде не было. Открываю глаза. Трое детей стоят в абосцанных джинсиках, уперевшись худенькими дрожащими ручонками в капот. После, быстро
придя в себя (а хули – дети, нервная система яибу), продолжают движение походкой Мересьева в первый месяц после получения новых протезов в
направлении изначальной цели. На пыльном капоте остаются отпечатки шести детских ладошек. Остальное население с дороги как хуем сбрило.
Вздыхаю тяжело, ерзаю на седении, пытаясь угадать, большая стирка сегодня ждет супругу или не очень… Вроде обшлось, но сразу бы утверждать не стал.
Этот ебанат медленно поворачивается ко мне и спокойно (Бляяяя!!!!) произносит:
— Чуть бед не натворил…
Авотхуй, милок, натворил. Я спать не мог неделю и ходил оглядываясь как полный мудень на каждый шорох, опасаясь, что на свете кроме него может еще
попасться какой-нибудь сцука подводник. Позже хотел было перейти на какие-нибудь стимуляторы, но сдержался. Только жена была расстроена половой
дисфункцией, но и это переживаемо, тем более, что быстро закончилось.
Через пару месяцев его уволили, жизнь вошла в прежнее русло, но боюсь, что прежним уже ни когда больше не стану.