Первая Мировая война официально завершилась 28 июня 1919 года. Наступали «рокочущие двадцатые». Америка еще не знала, что означают слова «Великая депрессия» и с шиком проживала доллары, заработанные на военных заказах правительства. Европа мечтала о долгой мирной жизни, отмахиваясь от пессимистичных прорицаний маршала Фоша: «Это не мир. Это перемирие на 20 лет». Страны-победительницы суетливо кроили карту Европы, Германия, стискивая зубы, подписывала Версальский договор, по которому теряла восьмую часть своих территорий.
Сумма германских активов, захваченных странами-победительницами, составляла около одного миллиарда фунтов стерлингов. Но уже спустя несколько лет Германии, в основном Соединенными Штатами и Великобританией, было предоставлено более полутора миллиардов фунтов стерлингов, одновременно вводится в жизнь план Дауэрса, смягчивший последствия Версальского договора — это дало Германии возможность быстро ликвидировать разрушения, причиненные войной, и подумать о будущем.
Германия мечтает о возрождении, возврате утраченных земель, и не только. Уже написано в «Майн Кампф»: «Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке»… «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены»…. Сама судьба указует нам перстом».
Но разве не существует способов расширить территории и добиться процветания мирным способом? Законченный пацифист, немецкий архитектор и философ Герман Зёргель считал, что он знает, по крайней мере, один такой способ. В 1927 году он издает план «Панропа», который не показался современникам ясным и дообработанным, но спустя два года Зёргель обнародует новый проект, названный «Атлантропа», который уже далеко не всем кажется сказкой.

Стефан Цвейг в биографии Зигмунда Фрейда напишет про век девятнадцатый: «Благодаря неожиданным успехам науки девятнадцатое столетие подпало какому-то рассудочному головокружению. Все, казалось, рабски покоряется власти интеллекта. Каждый день, каждый час мировой истории приносили известия о новых завоеваниях научного духа; укрощались все новые и новые, непокорные дотоле стихии земного пространства и времени; высоты и бездны раскрывали свои тайны планомерно испытующему любопытству вооруженного взора человеческого; повсюду анархия уступала место организации, хаос — воле расчетливого рассудка». Научные открытия и техническая революция первой четверти века двадцатого добавила человеку уверенности в том, что он — царь природы. Природа вежливо промолчала.

Идея Зёргеля основывалась на том, что ежегодно с поверхности Средиземного моря испаряется больше 4000 куб. км. воды, но при этом его уровень не изменяется. Из-за чего? Уровень Средиземного моря на 1,4 метра ниже, чем Атлантического океана, а потому воды океана постоянно притекают в Средиземное море через Гибралтарский пролив между Марокко и Испанией. Несложные расчеты показывают, что происходит это с огромной скоростью – 88000 куб.м в секунду. «12 Ниагарских водопадов!» — восклицал Зёргель.
Растрачивать такую мощь почем зря во времена, когда еще никто серьезно не относился к использованию ядерной энергии, было весьма обидно, особенно после того, как тогдашние специалисты прикинули-посчитали и пришли к выводу что запасов органического топлива на Земле хватит всего лишь на последующие 500, а то и 250 лет.
Что делать? А перегородить Гибралтарский пролив суперплотиной, и построить гидроэлектростанцию, которая с лихвой перекроет энергетические запросы всей Европы тех лет – чем больше будет разность в уровнях воды до и после плотины, тем больше киловатт сможет получить не только Европа, но и Африка.

Ширина Гибралтарского пролива составляет от 14 до 44 километров, а его протяженность — 60 километров, при этом максимальная глубина пролива — 286 метров. Строительство планировалось начинать у Геркулесовых столбов, размеры плотины в разных вариантах расчетов выглядели не очень отличающимися: 35-38 км в длину; ширина в основании до 1600 м; 100-200 м, а то и больше в высоту – на эту постройку должно было уйти материалов не меньше, чем на 4000 пирамид Хеопса. Зато середину плотины красиво бы венчала четырехсотметровая башенка по проекту Петера Беренса.

Еще бы одна плотина или перекрыла бы Дарданеллы, или, как вариант, соединила бы Сицилию с Африкой, и с момента её постройки Средиземное море оказывалось закупоренным, то есть фактически превратилось бы в озеро, пополняемое водами Атлантики. Как следствие менялась бы география Средиземноморья, поскольку площадь моря сокращалась примерно процентов на двадцать, и многие «в прошлом» морские города становились бы сухопутными, а Адриатическое море просто бы исчезло с карт. Зато между Европой и Африкой появились бы дополнительные почти 600 тысяч кв. км суши, точнее, целины, которая соединит Европу и Африку в один новый континент – Атлантропу. Проект предлагал ненастойчивые варианты того, что строить и что сажать на новых землях: было бы где, а уж что – придумаем.

Чудеса на этом не заканчивались. Потоки опресненной воды по каналам, прорытым на севере Африки, потекли бы в сторону Сахары, посреди которой появилось бы искусственное море. Три миллиона квадратных километров пустыни должны были превратиться в волшебный цветущий край. Преобразования коснулись бы и бассейна реки Конго – Зёргель планировал затопить почти половину территорий Заира, превратив их в огромное Конголезское море. Понятие «африканской жары» в этих районах Африки должно было уйти в прошлое, и эти новые райские уголки планеты активно стали бы заселяться европейцами, что заодно экономически и культурно подтянуло бы «отсталый» африканский континент, точнее, «отсталые» районы Атлантропы. Место столицы нового континента Зёргель тоже предусмотрел — ею должен был стать новый, восстановленный и перестроенный Карфаген. Реализовать проект планировалось всего за десять лет, но при этом пришлось бы привлечь к строительству 250 тысяч рабочих, которые должны были работать в четыре смены круглосуточно – это фантастическая цифра.

Понятно, что одной Германии, как и любой другой стране, воплотить этот проект в жизнь было нереально, и Зёргель, как художник-футурист смелыми мазками рисовал картину будущей объединенной Европы, которая должна научиться добрососедским отношениям и жить в мире. Да и что делить, когда пространств, пахотных земель и электричества хватит всем, кому сколько надо? «Нет» войнам, «нет» конфликтам, «да» пацифизму. Красиво? Ну, и что, что никто не спрашивает африканцев, насколько привлекательна для них перспектива массового заселения бывшими европейцами – со своими привычками, культурой, уровнем расходов? Ну, и что, что жители Дубровника и Малаги не представляют свою жизнь без моря?

«… В чем заключается существенное свойство утопии, в чем ее противоречивость? …Совсем не неосуществимость и видение грядущей гармонии является главным бесспорным свойством утопии. Человек живет в раздробленном мире и мечтает о мире целостном. Целостность есть главный признак утопии. Утопия должна преодолеть раздробленность, осуществить целостность. Утопия всегда тоталитарна, и тоталитаризм всегда утопичен в условиях нашего мира. С этим связан самый главный вопрос – вопрос свободы. В сущности утопия всегда враждебна свободе».
Николай Бердяев. «Царство духа и царство разума».

Это взгляд философа. А вот масс-медиа, во все времена обожающие соблазнительные утопии, невероятно быстро сделали из Зёргеля архитектурную поп-звезду: мир, дружба, рабочие места на десятилетия вперед, сначала по строительству Атлантропы, потом по её освоению – миллионам людей, потерявших работу, а то и дома, после начавшегося в 1929 году мирового экономического кризиса, хотелось верить в чудо. Тем более, что проект казался не таким уж сказочным: менее грандиозный проект на глазах у всей Европы уже претворялся в жизнь Нидерландами: в 1927 году они начали отгораживать от моря залив Zuiderzee и к 1932 году обнесли его тридцатикилометровой дамбой. Образовалось пресноводное озеро Ijsselmeer площадью 220 тысяч гектаров, которое позже частично осушат и превратят эти земли в пастбища и поля.

Эрих Мендельсон, соратник Зергеля, убеждал читателей и слушателей, что проект, кроме колоссального количества электроэнергии, решит и проблемы между арабским и еврейским народами на землях Палестины – они увеличатся, когда море отступит от её берегов — и на них уместятся оба государства, и вражды между ними не будет. Через несколько месяцев после выступления в Мюнхене в 1932 году Мендельсону придется эмигрировать.

Гитлер, на столе которого за годы власти перележало немало разных проектов – от самых невероятных до вполне реальных – внимательно изучил проект «Атлантропа» и быстро охладел к нему. Гитлер тоже мечтал о расширении жизненного пространства, но менее экзотическим способом. Рассуждения Зёргеля о трех «А» (Америка, Азия и Атлантропа) Гитлера не интересовали. Да, ясно, что Америка сильна финансами, а Азия — людскими ресурсами. Но кого интересует сказка по объединению интеллектуального потенциала Европы с сырьевыми резервами Африки в целях мирового равновесия? Хотите объединить Европу? Объединим. Объявим войну и объединим, что и как захотим. А пацифистов, особенно тех, которые осквернили арийскую кровь, женившись на полуеврейках, просим помолчать. Молчать пришлось долго, практически до конца войны: Зёргелю было запрещено публиковать статьи на тему Атлантропы.

Намолчавшись за долгие военные годы, Зергель с новыми силой и страстью начинает публиковать статью за статьей об «Атлантропе». Проект снова становится обсуждаемым, привлекая внимание видных промышленников. Мир пока не задумывался о глобальных изменениях климата, о возможных тектонических процессах, о том, что понижение уровня воды в Средиземном море приведет к тому, что повысится уровень Мирового океана вне осушенной зоны и будут затоплены прибрежные районы других стран и континентов. В любом случае – до этих вопросов дело дойти не успело. Никто не отрицал, что неплохо иметь новые строительные площадки, но пока на них всё равно не хватало финансирования, а обсуждать общефилософские «мир, труд, май» в период «холодной войны» настроения не было.
«Некий инженер задался целью выстроить поперек Петербурга огромную кирпичную стену. Он обдумывает, как это совершить, не спит ночами и рассуждает. Постепенно образуется кружок мыслителей-инженеров и вырабатывается план постройки стены. Стену решено строить ночью, да так, чтобы в одну ночь все и построить, чтобы она явилась всем сюрпризом. Созываются рабочие. Идет распределение. Городские власти отводятся в сторону, и наконец настает ночь, когда эта стена должна быть построена. О постройке стены известно только четырем человекам. Рабочие и инженеры получают точное распоряжение, где кому встать и что сделать. Благодаря точному расчету, стену удается выстроить в одну ночь. На другой день в Петербурге переполох. И сам изобретатель стены в унынии. На что эту стену применить, он и сам не знал.»
Даниил Хармс. Тема к рассказу.

Смешно, но интерес к проекту остановила вовсе не угроза экологической катастрофы, а то, что люди поверили в мирный атом. Вместо Гибралтарского гидроэлектромонстра научная и техническая мысли сосредоточатся на атомных электростанциях. В 1952 году в Мюнхене велосипед Зёргеля по пути на очередную лекцию об Атлантропе попадет под автомобиль. Через три недели автор проекта скончается. А еще через пять лет окончательно «скончается» его идея: участники последней конференции, посвященной Атлантропе, признают, что идея изжила себя. Вот так проект, который имел шанс помирить евреев с арабами, оказался самой большой утопией двадцатого века. Так что, как говорится, старые атлантропы вымерли, а новые не народились.