Эдгар По
На опушке старого, мрачного, обвитого в таинственно-жесткую вуаль леса, надкоторым носились темные облака зловещих испарений и будто слышался фатальныйзвук оков, в мистическом ужасе жила Красная Шапочка.

Эрнст Хемингуэй
Мать вошла, она поставила на стол кошелку. В кошелке было молоко, белый хлеб ияйца.
— Вот, — сказала мать.
— Что? — спросила ее Красная Шапочка.
— Вот это, — сказала мать, — отнесешь своей бабушке.
— Ладно, — сказала Красная Шапочка.
— И смотри в оба, — сказала мать, — Волк.
— Да.
Мать смотрела, как ее дочь, которую все называли Красной Шапочкой, потому чтоона всегда ходила в красной шапочке, вышла и, глядя на свою уходящую дочь, матьподумала, что очень опасно пускать ее одну в лес; и, кроме того, она подумала, что волк снова стал там появляться; и, подумав это, она почувствовала, чтоначинает тревожиться.

Ги де Мопассан
Волк ее встретил. Он осмотрел ее тем особенным взглядом, который опытныйпарижский развратник бросает на провинциальную кокетку, которая все ещестарается выдать себя за невинную. Но он верит в ее невинность не более еесамой и будто видит уже, как она раздевается, как ее юбки падают одна за другойи она остается только в рубахе, под которой очерчиваются сладостные формы еетела.

Виктор Гюго
Красная Шапочка задрожала. Она была одна. Она была одна, как иголка в пустыне, как песчинка среди звезд, как гладиатор среди ядовитых змей, как сомнабула впечке…

Джек Лондон
Но она была достойной дочерью своей расы; в ее жилах текла сильная кровь белыхпокорителей Севера. Поэтому, и не моргнув глазом, она бросилась на волка, нанесла ему сокрушительный удар и сразу же подкрепила его одним классическимапперкотом. Волк в страхе побежал. Она смотрела ему вслед, улыбаясь своейочаровательной женской улыбкой.

Ярослав Гашек
— Эх, и что же я наделал? — бормотал Волк. — Одним словом обделался.

Оноре де Бальзак
Волк достиг домика бабушки и постучал в дверь. Эта дверь была сделана всередине 17 века неизвестным мастером. Он вырезал ее из модного в то времяканадского дуба, придал ей классическую форму и повесил ее на железные петли, которые в свое время, может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. Надвери не было никаких орнаментов и узоров, только в правом нижнем углувиднелась одна царапина, о которой говорили, что ее сделал собственной шпоройСелестен де Шавард — фаворит Марии Антуанетты и двоюродный брат по материнскойлинии бабушкиного дедушки Красной Шапочки. В остальном же дверь былаобыкновенной, и поэтому не следует останавливаться на ней более подробно.

Оскар Уайльд
Волк. Извините, вы не знаете моего имени, но…
Бабушка. О, не имеет значения. В современном обществе добрым именем пользуетсятот, кто его не имеет. Чем могу служить?
Волк. Видите ли… Очень сожалею, но я пришел, чтобы вас съесть.
Бабушка. Как это мило. Вы очень остроумный джентльмен.
Волк. Но я говорю серьезно.
Бабушка. И это придает особый блеск вашему остроумию.
Волк. Я рад, что вы не относитесь серьезно к факту, который я только что вамсообщил.
Бабушка. Нынче относиться серьезно к серьезным вещам — это проявление дурноговкуса.
Волк. А к чему мы должны относиться серьезно?
Бабушка. Разумеется к глупостям. Но вы невыносимы.
Волк. Когда же Волк бывает несносным?
Бабушка. Когда надоедает вопросами.
Волк. А женщина?
Бабушка. Когда никто не может поставить ее на место.
Волк. Вы очень строги к себе.
Бабушка. Рассчитываю на вашу скромность.
Волк. Можете верить. Я не скажу никому ни слова (съедает ее).
Бабушка. (из брюха Волка). Жалко, что вы поспешили. Я только что собираласьрассказать вам одну поучительную историю.

Эрих Мария Ремарк
Иди ко мне, — сказал Волк.
Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхализнакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и усталость — тоска иусталость гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.
— Конечно, — сказала она. — Нам не на что надеяться. У меня нет будущего.
Волк молчал. Он был с ней согласен.