Приколы, юмор, анекдоты, фото, картинки, все самое смешное и интересное только здесь!
Истории
Я не люблю детей в том смысле, в каком их принято любить в среде граждан, воспитанных без этических искажений. Просто отношусь к ним так, как относятся к людям, которые не вполне владеют собственной нервной системой не по своей вине. И если я могу помочь им как-то это преодолеть – помогаю. А если не могу, то и не суюсь.
С таким подходом меня категорически нельзя было даже близко подпускать к системе среднего образования. Тем не менее, я шесть лет проработала учителем русского языка и литературы. При этом совершенно не умела держать педагогическую дистанцию и постоянно обаялась отдельными маленькими и не очень маленькими личностями до состояния изумленной влюбленности. А со своим тогдашним обостренным индивидуализмом я любой детский коллектив
могла развалить на составные части в считанные недели.
Вобщем, дерьмовый из меня вышел педагог.
Но все свои «обаяния» я отлично помню.
Ваня.
Было ему двенадцать, и был он красавец. Стройный, белозубый, смуглокожий пепельный блондин, точно только что спрыгнувший с микенской фрески, со
спины критского быка, он еще и улыбался необычно, как-то иронически-смущенно, слегка на левую сторону, то есть совершенно неотразимо. Мол, вот он
я весь перед вами, какой есть, а теперь посмотрим, как вы будете с этим справляться. Ровесницы интриговали вокруг него так, что Екатерина Медичи
по сравнению с ними была монастырская послушница.
Даже пожилые заслуженные учителя, эти матерые человечища, давно забывшие, что такое слабость, рано или поздно выкидывали белый флаг перед его
вкрадчивым обаянием.
Мы дружили. На переменах он прятался у меня в классе, спасаясь от девчонок.
Как-то я его застала в растрепанных чувствах. Он сидел, обхватив свою пепельную голову тонкими руками, и глядел в окно с такой горечью, как будто
только что потерял последнюю любимую иллюзию.
— Что случилось-то? – спрашиваю.
— Да так, — говорит, — Все бабы дуры.
— Так уж и все?
Он поднял на меня ясные глаза, в которых светился уже совсем недетский опыт.
— Все, — убежденно подтвердил он. И добавил галантно, — Кроме мамы и Вас.
У него было шесть сестер. Все – старшие.
…
Александров
Как только в его школе отменили единую форму, он на следующий же день пришел в глухом френче в стиле конца тридцатых и круглых очках а-ля Берия.
Из правого кармана тщательно наглаженного френча изящно свисал презерватив клювом вниз.
На вид он был обычным неказистым полноватым подростком, и если бы не этот его скандальный кондом и не жесткие холодные голубые глаза, мог бы
затеряться в толпе. Но этот взгляд препарирующего исследователя не смягчало даже его интеллигентское «пенсне».
Завуч, заслуженный учитель истории и методист, ненавидела его всей своей изъеденной педагогическим опытом душой. Главным образом за кондом.
Остальное прилагалось.
Едва она замечала его в другом конце коридора, как тут же наливалась свекольным климактерическим цветом по самую макушку.
— Александров! – кричала она натренированным трубным голосом, — Немедленно выньте эту гадость! Что вы себе позволяете в учебном заведении! Здесь
вам… здесь вам не… — она попыталась подобрать достойный эвфемизм слову «бордель», но не осилила, — … не гинекологический кабинет!
— Это не гадость, Анна Георгиевна, — невозмутимо отвечал Александров, — Это символ платоновского Эроса. Освобождающего начала. Понимаете? Я как бы
заявляю право на существование всех составляющих своей формирующейся психики. Разве это противоречит современной педагогике?
— Я отчислю тебя, Александров, — из последних сил отбивалась завуч, — Все нервы положу, но отчислю!
Александров был свободный интеллектуал. А интеллектуал в тогдашней средней школе, хотя бы даже и со специальным гуманитарным уклоном – это
катастрофа. Не только для учителей, но и для самого умника.
Сначала его часто били более брутальные однокашники, но потом перестали. Видимо, это оказалось неинтересно и даже пугающе. Потому что он не
кричал, не просил, не жаловался, а просто вставал, утирая кровавую юшку, и говорил что-нибудь вроде:
— Все равно это не отменяет того, что вы мудаки.
Грешна, я питала к нему тайную слабость. Наблюдать на открытых уроках, как он потрошит старую педагогическую гвардию, было для меня острым
наслаждением.
— Сереж, ты же знаешь, что ты умнее. Анна Георгиевна пожилая женщина, а ты над ней издеваешься. Это некрасиво, — убеждала я его, не веря ни одному
своему слову.
— Вы сами нам говорили, что осознание собственных способностей только усиливает их. Что вы хотите, чтобы я от этого отказался ради человека,
которого даже не уважаю?
«Слоновья у него все-таки память. Действительно, что-то такое говорила. Надо быть аккуратнее с языком, дети все-таки».
К концу девятого класса Анна Георгиевна – на местном сленге Горгона — пила валокордин, как чай. Я ей даже сочувствовала до известной степени. Шел
94-ый год, исторический материал в то время разъезжался прямо в руках, как гнилая тряпка. Ориентироваться во вновь прибывающих противоречивых
сведениях даже молодым и ушлым преподам-фидошникам было нелегко, не говоря уж о пожилой и не слишком сообразительной тетке.
Александров ее не щадил. Каждый урок новейшей истории он превращал в Голгофу лично для нее.
Он не щадил бы и меня, если бы я с ним заранее не договорилась. Он согласился не устраивать заумных дискуссий на тему «Дубровский как архетип
русского бунта XVIII столетия», а я пообещала отводить под интересующие его вопросы по полурока два раза в месяц. На том и порешили.
В учительскую я старалась не заходить. Там почти всегда сидела зареванная Анна Георгиевна, остро пахнущая валерьянкой.
— А все Вы, Ольга Ильинична, — вцеплялась она в меня с порога, — Разбаловали паразита – ах, интеллект, ах, гений, ах, будущий Спиноза!, — она
закидывалась корвалолом, как стопкой водки, и заканчивала уже с тихой укоризненной безысходностью, — Скотина он, а не Спиноза.
По секрету скажу, я сама не понимала и половины из того, что он говорил. Тем более, что «скотина» повадился заходить ко мне после уроков и
рассказывать все, что ему так или иначе приходило в голову за день. Сначала я мучилась, пыталась поддакивать, запоминать и даже тайно записывать
на бумажку, чтобы дома разобраться. Но потом плюнула, и стала просто слушать.
Как-то я не выдержала и взмолилась:
— Сереж, ты чего ко мне ходишь-то? Я, между прочим, такая же, как ваша Горгона — понимаю одно твое слово из трех.
Он снял очки и потер их о тот карман, где не было кондома.
— Вы, конечно, абсолютно невежественны, — сказал он без всякого намеренья оскорбить, просто констатируя факт, — Но мне нужно, чтобы меня кто-то
слушал, мне так легче, знаете, все сообразовать в голове. А главное… — он надел очки, и я увидела, наконец, что у него бывает растерянный, детский
взгляд, — Главное, Вы меня не боитесь.
….
Танеша
Если кто-нибудь из молодых и здоровых учителей скажет вам, что никогда не заглядывался на учеников возраста нимфеток и эфебов – не верьте.
Эта нежная, едва распускающаяся красота, помноженная на гиперсексуальность, неопытность и щенячье любопытство, своевольно поселяется в снах и даже
дневных галлюцинациях.
Нельзя запретить себе испытывать это. Будет только хуже. Можно только сознательно остановиться в самом начале и держать перед собой щит, преданно
глядя только на отражение, как и повелел дедушка Зигги.
Я всегда любила черный цвет. Черный с белым, если быть точной. Ну, вы знаете — тьма и свет, бездна и жемчуг, бархат и серебро, земля и снег.
Противоположности, стремящиеся соединиться, и не способные к этому. И когда я увидела Танешу, что-то перемкнуло у меня в голове.
Кожа у нее была такая черная, что при дневном свете отливала синевой. Такие же волосы завивались мелкой спиралью и торчали в разные стороны,
заколотые кое-как, чем придется. Но черты лица были тонкие, семитские, с широко расставленными огромными глазами, изящным острым носом и четкими
губами, будто подпаленными изнутри. Сложена она была, как эфиопские эбеновые статуэтки – длинноногая, с едва наметившейся грудью и нежными
впадинами внизу плоского живота.
Танеша носила только белое. За три года я не увидела ее ни разу ни в каком другом цвете. Только белое – и серебро на тонких породистых руках и шее.
Она была дочкой атташе при посольстве какой-то африканской страны. Папа ее был огромный красивый африканец, с таким же пристрастием к белому и
витиеватыми татуировками по всему накачанному телу. Мать – русскоязычная еврейка, бесстрашная любвеобильная авантюристка. Родители были в разводе
и появлялись в жизни Танеши поочередно, когда в них была необходимость.
Но справедливости ради надо сказать, что Танеша и так неплохо справлялась с реальностью.
Я вообще редко встречала людей настолько уверенных в себе, будучи всего тринадцати лет отроду.
Ко всему прочему у нее был насмешливый ум, цепкий ко всяким деталям.
— Вам правда не надоело все это рассказывать? По десятому разу, все одно и тоже? – она стояла, раскачиваясь взад-вперед, засунув большие пальцы за
пояс короткой юбчонки, — Я б не смогла. Мне скучно, я человек пустыни. А она меняется двадцать раз в день. И я такая же.
— Ты когда в пустыне-то была в последний раз? — я мужественно держала щит, не поддаваясь, — Ты же здесь выросла. И в Европе.
— А все равно. Что вы, не знаете? Это кровь. В пустыне сорок цветов, все сменяют друг друга вслед за солнцем. Хотите, прочитаю, мне папа
рассказывал? Я по-русски, мне так проще, — она присела на парту, — «Песок загорается синим, а после зеленым, и снова оранжевым, плавленым золотом
будто. Я рану промыл и замер, слушая ветер. Тихо. Неужто я, правда, дожил до рассвета?»
И смотрит на меня, не мигая. И я на нее.
— Ты что, скучаешь по… ээээ ….Сахаре? – спросила я, чувствуя себя полной дурой, как бы внутри Луи Буссенара.
— Ага, — она покачивала точеной ножкой в белом сапоге, — Во сне вижу. Тут везде деревья, и дома, я на них смотрю, у меня глаза от этого чешутся. И
папа, куда меня не привезет, везде все то же. Тоска, Ольга Ильинична. Что делают обычно, чтобы прошло?
Я до сих пор задаю себе этот чертов вопрос. Что делают нормальные люди, чтобы прошло? Или так живут? Или ищут свою пустыню в сорок цветов и –
находят? Или не находят и – смиряются, чтобы уж народ не смешить?
Танеша, кстати, не смирилась. Она стала специалистом по старинным африканским музыкальным инструментам и путешествует с труппой где-то по своей
пустыне.
После нее я на какое-то время крепко подсела на лаконичную и густокрасочную, как зулусские ткани, африканскую поэзию.
…
Дети ли это были, не знаю.
Педагогика мне так и не далась, как наука.
Мэйк лав в гаражах
После увольнения из органов довелось мне работать в одной интересной фирме. Попал я туда совершенно случайно и рассматривал ее в качестве неплохой
подработки-сутки через трое тусоваться в офисе, пить кофе с секретуткой и пасти за порядком. Работал я тогда в охране нынешнего третьего человека
в области, который потом ушел в политику и якобы слил свои коммерческие активы, платили неплохо, но после бешеной работы «на земле» нагрузок
организму не хватало, да и бабло лишним не бывает никогда. На подработке я неожиданно сошелся с директором по теме огнестрельного оружия (Коля
приехал из Ижевска, отучился в каком-то секретном приижмашевском колледже, в оружии разбирался великолепно и носил погоняло «Маузер»). Коле, как и
всей его команде удмуртских варягов, до зареза необходим был человек, выросший в местных реалиях, поэтому он предложил мне оклад старшего опера с
двадцатилетней выслугой, и солидную запись в трудовой книжке, я согласился.Фирма была веселая, только в девяностые можно было так легко рубить капусту, не платить налоги, наёбывать «крышу» и весело жить в свободное от
окучивания народонаселения время. Классическая пирамида, только вместо денег были люди. Толпы народа приходили на собеседования каждый день,
отрабатывали пробный день с инструкторами (ижевскими приезжими), после первого дня оставались процентов десять, не более. Они подписывали договор
(крайне хитровыебаный) и начинали в одиночку носиться с огромными сумками по городу, впаривая людям дикую китайческую поебень и даря при этом
подарки. Не буду останавливаться на процессе охмурения носителей капусты, всё описано у Багирова в «Гастарбайтере».
В те смутные времена подобная фирма серьезным людям типа налоговой полиции и братвы казалась полной хуйней — типа мальчишки и девчонки бегают по
городу, произносят заученые фразы, и хрен бы с ними, все лучше чем портвейн из горлышка потреблять в подьездах, однако деньги там водились немалые
и черные как афроамериканец из штата Нью-Йорк, США. И одной из моих обязанностей была доставка этих черных денег в город-герой Москва, столицу
нашей Родины. Возил я их в обычном совдеповском дипломате, помнившим мой выпускной год в школе. Около двадцатки, редко превышая тридцатку
североамериканских денег. Возил я их на улицу Угрешская, метро Автозаводская, радом с Домом гостей ЗиЛа, где можно было вписаться пожить в
неплохом номере квартирного типа (с кухней, посудой и прочими ништяками) за смешные для столичных гостиниц деньги. В центральном офисе фирмы
(наша контора была одной из 130 примерно филиалов) было всё по-взрослому — ОВОшники числом трое с АКСУ в дежурке, видеонаблюдение, касса с
бронированой дверью и сейфом японческой фирмы «Айко», прекрасная столовая со вкусной халявной жратвой, в общем, в те временя это было нечто, но
речь сейчас не об этом.
В одну из командировок мне нужно было зависнуть в столице дня на четыре, не меньше. Я заселился в знакомые апартаменты и побрел в близлежащее
почтовое отделение отбить телеграмму с кодовой фразой, означающей что все нормально. И вот там я увидел ее… Оператором, обслуживающим меня была
девочка, место которой по внешним данным было на подиуме, а не за высоким барьером, разделяющим посетителей и работников почтампта. Хотя она
сидела, почему-то я знал, что она высокого роста, длинные, чуть вьющиеся волосы цвета вороньего крыла, кожа казалась прозрачной в лучах вечернего
солнца… Была весна, и я был молод и нагл, очереди за мной не было и поэтому я немедленно приступил к штурму казавшейся неприступной крепости. Не
помню, что и каким тоном я говорил, приглашая ее прогуляться по вечерней столице, но девушка неожиданно быстро согласилась. Мы забились
встретиться через час в скверике неподалеку и я, окрыленный, убежал обогащать азербайджанскую диаспору Москвы на сумму букета из трех роз плюс
оформление.
Через час я сжимаю в руке хрусткий, обернутый в целлофан веник, который колет мою ладонь шипами, но я не замечаю боли, потому что вижу ее…
Второй раз и без этой ёбаной почтовой перегородки. Те же волосы, то же лицо, та же нежная кожа… и руки, привычно перебирающие ведущие ободья
колес инвалидного кресла. На месте, где моя фантазия рисовала длинные строгие ноги, находилось что-то непонятное, прикрытое клетчатым пледом. В
тот момент я понимаю, что заезженое выражение «земля уходит из-под ног» не вымысел щелкоперов, а реалия, жуткая и неумолимая. Меня начинает
поташнивать, во рту появляется вкус меди. Не от отвращения, нет, это индивидуальная особенность организма — отходняки после стресса. Так было
когда мне под ноги бросили гранату, не взорвавшуюся лишь по распиздяйству бросавшего, так было, когда я умудрился просунуть палец между спусковым
крючком и рукояткой ПМа, смотрящего мне в голову, но отходняк наступал потом, когда снижался уровень адреналина в крови. В тот момент отходняк
накидывается на меня до событий, девушка в коляске еще катит по дорожке, зажатой лавочками и кустами, смотря на меня строго и в то же время
понимающе усталыми глазами, а я уже обессилено падаю на лавочку, превозмогая приступ тошноты. На душе никак, не знаю с чем сравнить это состояние.
Коляска, ведомая моей случайной знакомой, приближается к моей лавочке. Чтобы прогнать отходняк, я еще крепче стискиваю в руке колючие стебли и
боль возвращает меня к почти нормальному состоянию.
— Привет еще раз, это тебе, какие планы на вечер? Кафе, ресторан? Я же в командировке, так что ты сегодня мой гид.
Девушка испытующе смотрит мне в глаза, я же, по привычке, направляю взгляд ей в переносицу, тогда у собеседника полная иллюзия того, что смотришь
ему в глаза и гораздо легче не отвести трусливо взгляд.
— Давай просто посидим тут и попьем пива, если у тебя при виде меня не появилось срочных дел.
Она берет букет и кладет его себе на то, что когда-то было коленями. Через час я уже знаю о ней всё, что она посчитала нужным сказать. 25, вдова,
детей нет и не будет, ДТП с почти стопроцентным лобовым перекрытием три года назад, двигатель по необьяснимому капризу физики ушел в салон. Когда
очнулась от фантомных болей в ампутированых выше колен ногах, мужа, бывшего за рулем, уже похоронили. Более ничего не пострадало, подушки рулят,
только лицо было пару недель как после профессионального ринга. Муж кое-что оставил плюс инвалидность, работает чтобы людей видеть. Еще через
полчаса приходит пора более откровенных разговоров. Да, хочется, иногда так, что зубы сводит. Секс-шоп, маструбация — это всё хуйня, живого не
заменить, только где ж его найти. Алкоголь в организме делает свое дело, яростное желание выломиться из отведенной тебе и легкочитаемой в глазах
девушки роли еблана, налетевшего по провинциальной глупости на засаду в виде инвалидного кресла. Съезжать нельзя, уважать себя не смогу, если
заднюю включу. Резко встаю, разворачиваю кресло, и качу его на выход из сквера.
— Куда поедем? Ко мне? Я тут неподалеку, в гостинице…
Голос мой предательски дрожит и фальшивит. Хорошо, что я сзади и не вижу ее глаз.
— Да прекрати, мне домой через полтора часа, поехали, я тут место знаю.
Рулю креслом по указаниям штурмана, сидящего в нем передо мной. Глаза выхватывают одиноко стоящую свечу здания, на седьмом этаже которого
располагается моя фирма, рядом забор ЗиЛа и разномастные частные гаражи, натыканые возле забора. На миг включается вбитое профессией
экзистенциальное отношение ко всему окружающему миру — места довольно безлюдные и мрачные. «И найдут меня тут утром без головы и без денег» —
думаю я, не ведая что эту фразу повторят потом с экрана спустя несколько лет, однако злость на себя толкает кресло дальше по проложеному маршруту.
Закуток меж металлических стенок гаражей, воняет мочой, пустые бутылки, да… место в самый раз, охуенно интимное. Она лёгкая, как ребенок,
килограммов сорок, никак не больше, подхватываю ее на руки, проникаю и чувствую, как несуществующие ноги охватывают мою спину. Видимо фантомные
ощущения передаются половым путем. Короткий всплеск эмоций, и спустя некоторое время я целую ее в мокрую и солёную от слез щеку и говрою свою
дежурную для случек фразу:
— Спасибо, все было очень вкусно
Обратный маршрут, сквер, я стою столбом и смотрю на навсегда исчезающую из моей жизни коляску. Каждая женщина достойна секса, но не каждая получит
его от меня дважды.
Мужские фантазии
РАБОЧАЯ
Миловидная барышня из офиса неожиданно приглашает меня на день рождения. Но, когда я прихожу, оказывается, что никого, кроме нас, на этом дне
рождения нет. И вообще нет никакого дня рождения. А есть только встреча двух соскучившихся по празднику сердец.
Внутренний голос: Это ты про Марию Федотовну с вахты? Она скучает по празднику уже лет 30. Решил заняться благотворительностью?
КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ
Я владелец небольшой компании. Каждый день одна из сотрудниц поправляет прическу, делает губы уточкой и заходит ко мне в кабинет. В ближайшие 40
минут меня нет ни для кого…Внутренний голос: Мария Федотовна с вахты вряд ли на такое пойдет. Она женщина строгих моральных принципов. В
прошлом ворошиловский стрелок.
СКОРОСТНАЯ
Я мчусь по автобану. Моему «Порше» нужно всего несколько секунд, чтобы достичь скорости 150… 160… 190… Она — шатенка в красном платье
ласкает моего маленького друга. 195… 196… 200!
Внутренний голос: Маленький друг и вправду невелик — и это единственная реалистичная деталь в этом сценарии.
КУЛЬТУРНО-МУЛЬТУРНАЯ
Я — Ван Гог. Дни и ночи я провожу на Гаити. Время от времени одна из знойных гаитянок снимает свои одежды и прижимается ко мне, давая понять, что
она хочет ласки от великого художника.
Внутренний голос: Напиши 50 раз: «Я никогда не буду путать Ван Гога с Гогеном, а Гаити с Таити».
КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКАЯ
Я слышал, что индианки кое-что понимают в сексе, но теперь точно знаю, что только здесь могла быть написана «Камасутра». Она еще только
разматывает свое сари, а я уже изнываю от желания.
Внутренний голос: Друг, будь предельно внимателен. Если верить индийским фильмам, ты можешь оказаться ее потерянным братом!
ТЕХНОГЕННАЯ
Она привязана к кровати, я? к платформе, прикрепленной к потолку. Платформа опускается и поднимается. Напряжение нарастает. Она безумно хочет
меня, я — ее. Невероятным усилием воли я разрываю путы…
Внутренний голос: Послушай, у нас с тобой в детстве точно не было никакой психической травмы?
АВТОСТОПНАЯ
Я ее подвожу, она улыбается моим шуткам. Она студентка, путешествует автостопом.«Кстати, — спрашивает она, — а как ты смотришь на шикарный секс
прямо сейчас?» Стоит ли говорить, что я сворачиваю с дороги и останавливаюсь.
Внутренний голос: Интересно, скольким уже улыбнулась в дороге эта смешливая девушка?
НОВОГОДНЯЯ
Одинокая новогодняя ночь. Звонок в дверь. За дверью стоит Снегурочка в коротком красном пальто, из-под которого тянутся длинные-предлинные ноги.
Год обещает быть хорошим!
Внутренний голос: Не вздумай снять цепочку с двери — Дед Мороз с тяжелым мешком стоит там же.
ГАДАТЕЛЬНАЯ
На день рождения друзья решили подарить мне необычный подарок. Они завязали мне глаза и вышли из комнаты. Но не все. Кто-то остался. Кто-то,
подаривший мне незабываемые ощущения. Наверное, я так и не узнаю, кто же это был. Даша? Надя?
Внутренний голос: Сергей?!
ДРУЖБОНАРОДНАЯ
Моя ладонь гладит ее черную кожу, и я вновь и вновь наполняюсь желанием. Лучшее, что бывает в этой жизни, — женщина с черным цветом кожи.
Внутренний голос: Все-таки Вупи Голдберг. Я так и знал.
СКАЗОЧНАЯ
На мне маска медведя. У моей девушки длинные рыжие волосы и доверчивые карие глаза. «Кто ел из моей миски?» — рычу я. Конечно же, она. И в
наказание она будет спать в моей кроватке. Внутренний голос: Вопрос о психотравме снимается. Травма была — сомнений быть не может.
ПЕРВОБЫТНАЯ
Я бросаю к костру добытого мной оленя. Подходит жена, ее тело обвивается вокруг моего мощного торса. Я овладеваю ей на тигровой шкуре и думаю:
«Лучшему мужчине достаются лучшие женщины. Это справедливо».
Внутренний голос: Если торсом называть грушевидное расширение тела от бедер до солнечного сплетения, то по мощности торса с тобой, конечно,
сравнится не каждый.
ГАСТРОНОМИЧЕСКАЯ
Ее тело полностью покрыто сливочным кремом. Моя рука соскальзывает с ее плоского живота. Я пытаюсь собрать крем губами. И мне кажется, что это
самая сладкая женщина в моей жизни. Внутренний голос: Я тебя знаю: в
итоге ты так наешься, что на все остальное у тебя не останется сил.
А если не понравилась - своим недругам! ))
Комментарии (0)
RSS свернуть / развернутьТолько зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.