Приколы, юмор, анекдоты, фото, картинки, все самое смешное и интересное только здесь!
Истории
Сортир был замечательный: на три персоны, крепко сплоченный в паз из отличной сухой сосны, пахучий и смолянистый. Его привезли в самом конце мая, накануне каникул, и положили дверями вниз поверх растоптанной кучи песка на заднем дворе, рядом с голубятней. И оттуда он смиренно таращился на нас тремя своими сердцеобразными жерлами – пока обстоятельные алкаши из домоуправления неспешно копали и обкладывали кирпичом глубоченную
выгребную яму. Все лето, пока продолжалась эта стройка века, сортир в положении лежа стойко сносил тяготы и лишения, выпадающие на долю того, кто взвалил на себя бремя быть единственной детской забавой в округе. За время лёжки он успел побывать танком, подводной лодкой, луноходом и даже гробницей фараона. К нему, самозваному деревянному идолу, мамаши из соседних домов приводили своих детей, и в хорошие дни во все три отсека дощатой субмарины набивалось до двух десятков сопливых романтиков детсадовско-октябрятского возраста. С наступлением же темноты в центральной зале открывалось нечто вроде салуна: там собирались мы – уже «взрослые», обнаружившие первые волоски на лобке и познавшие первые радости полировки эфеса нефритового меча. Привычно занырнув друг за другом, ногами вперед, в отполированное до блеска центральное сопло «райклуба» мы зажигали свечку, урили, пускали по кругу «огнетушитель» портвейна «Кавказ», бренчали, показывая друг другу аккорды, на гитаре и говорили «о бабах».
Пару раз была с нами и соседка Ленка, и мне даже удалось подержаться за ее сиськи, маленькие и трепещущие в руке, как испуганные цыплята.
Стены досугового центра оказались вдруг покрытыми пестрой мозаикой рисунков и афоризмов, причем смысл одного из высказываний — «ИШЛА ГАНДОНА И
ХУЙ» я не могу разгадать до сих пор.
Когда туалет водрузили таки на пьедестал и перевели на боевое дежурство, я еще долго не мог побороть в себе благоговейный трепет перед этим,
ставшим вдруг для меня романтическим, местом. Чего нельзя сказать о Клизме – 70-летней выжившей из ума доцентше химфака на пенсии. Она вместе со
своими шестью кошками занимала гнилой и перекосоебленный деревянный флигелек в глубине двора, сляпанный на скорую руку при царе
Алекандре-освободителе для барской прислуги, и каким то чудом доживший до времен Михаила меченого. Клизму ненавидел весь наш двор – все десять
квартир, натыканных в двухэтажный барский дом, выходящий фасадом на улицу и все четыре квартиры, утрамбованные в деревянный же полутораэтажный
куренек бывшей господской кухни, подобно знающему свое место вассалу незаметно притулившийся чуть пообочь обожаемого феодала.
Когда старая ебанашка начинала с утра, открыв окна, варить для своих котиков чудовищное зелье из протухшей магазинной кильки и собранных по
мусорным бакам объедков – весь дом привычно и натужно блевал. Если же кто-то выходил во двор и пытался уповать на ее совесть и правила
социалистического общежития – из-за занавески высовывалось дуло полулитровой резиновой груши и поливало обидчика горячим экстрактом
свежеприготовленной кошачей похлебки. При оказии в обидчика летели и свежетоплёные котята – благо материала было предостаточно.
Канализации во дворе не было, и каждый выносил за собой свои дела в ведре на задний двор – в вечно переполненную выгребную яму, из которой как
остатки испанского галиона уныло торчали шпангоуты затопленного старого туалета. Единственным человеком, спасшимся при кораблекрушении, кстати был
отнюдь не Робинзон. Когда вечером 9-го мая 1985 г. на грохот праздничного салюта наложился гороховый пердеж заслуженной химицы РСФСР, натруженные
переборки допотопного двухочкового сортира не выдержали. Сперва проломился трухлявый пол и в густую помойную массу мягко погрузилась Клизма. Но
сброс балласта не помог, и туалет, с грохотом складываясь на ходу, в свете праздничных фейерверков величественно ушел на дно, едва не утянув с
собой своего пассажира. Все-таки женщина на корабле – к беде.
Лохнесское уебище – назвал ее едва подоспевший на помощь дед Пашка, на счастье надумавший поссать в столь торжественную минуту.
Последствия кораблекрушения испытали на себе все – мало того что стало просто некуда срать, так еще и Клизма, на почве посттравматического
синдрома, стала играть по ночам на пианино, в основном революционные песни. И даже порой подпевала себе, поймав кураж.
«Вы жеееертваааю паааалиии в барьбееееее раааакавооооооой» — фальшивым фальцетом разносилось над охуевшим двором.
«Муааааууууууу» — нестройным хором заискивающе подпевали ей котики, рассевшись на крышке пианино.
«Когда же ты сука нахуй сдохнешь» — доносился с галерки сиплый тенор деда Паши – дворника, просвещенного алкаша, кавалера Ордена Боевого Красного
Знамени и героя разведчика.
«Я тебя монда старая в дурдом на МалоМишкино упеку» — басил из партера дядя Саша – 45 лет, не женат, начфинотдела города – и как теперь я понимаю
– латентный пидарас.
«Врагу не здаеееется наш гордый Варяг» — оголтело хуярила по клавишам помойная фурия.
***
Словно кошку в новый дом – первой в новый сортир пустили конечно Клизму. Облюбовав энергоблок № 2, она вставила в очко свое помойное ведро –
покрытое сантиметровым слоем густой вековой слизи, и осенившись крестным знамением – по католически! – заперлась и под тяжелыми, проникающими
сквозь дерево взглядами соседей, ничтоже сумняшеся совершила обряд освящения. Ленточку никто конечно не резал, но дед Паша как полагается разбил
об борт пустую водочную бутылку – «Ее все равно не примут, горлышко надколото» — и изящный как чайный клипер и долгожданный как первая менструация
наш новый сортир был принят в промышленную эксплуатацию.
Как вы думаете, за сколько времени могут 30 с небольшим человек насрать шесть кубометров? Оказывается очень быстро. Буквально за 2-3 месяца. Если
в первые дни я успевал уже вытереть жопу и надеть штаны, когда начинали доноситься первые шлепки со дна ямы, то к ноябрьским праздникам
приходилось заботиться о том, чтобы не усесться верхом на поднимающийся снизу монументальный фекальный сталагмит. К лету же следующего года вокруг
туалета образовался устойчивый биоценоз: в густой как тесто коричневой массе лучшего в мире удобрения мягко шурша хитином копошились центнеры
личинок. Над ними тучными эскадрильями барражировали мохнатые мухи. По подсохшей корочке горделиво расхаживали жирные крысы. На них ловко
охотились окрестные коты. Особо преуспели в этом благородном занятии Клизминские выкормыши. Эти охотились стаей, и в хорошую ночь загоняли до
десяти голов дичи. О количестве трофеев двор знал наверняка: благодарные котики, слегка придушив очередную жертву, выделяли вестового, который
сломя голову несся домой и вне себя от гордости волок трепыхающееся подношение своей хозяйке, поневоле оседлавшей вершину пищевой пирамиды. А
крыс, как известно, боятся все бабы.
«Шесть склянок, бля» — бурчал заслышав адский визг дед Пашка, валившийся летом спать во дворе — там, где допил бутылку.
В одну из таких ночей, склянке примерно на 9-й, у меня и созрел план мести. Изловив рыболовным подсаком по очереди всех шестерых Клизминских
котов, я побросал их в полупустой – метра полтора до краев — туалет. Дождавшись, пока уебки основательно пропитаются поражающим веществом, я
опустил вниз доску и отскочил в сторону – не зря: шесть хвостатых самонаводящихся ракет шахтного базирования, переполненных радиоактивным изотопом
фекалия, с воем ушли в цель. Кучность стрельбы была отменной! Как оказалось, когда коты, один за одним, роняя личинок и разбрызгивая перебродившее
дерьмо влажно соскальзывали в форточку, старушка сослепу приняла их за огромного туалетного червя, вползающего ей в окно, и схватив угольную
лопатку принялась в панике наотмашь ебашить все что движется и все что пахнет. Двор, затаив дыхание, ибо вонь стояла чудовищная, мстительно
наслаждался звуками сражения. Лишь дядя Саша, как лицо ответственное счел возможным вызвать милицию. Когда менты сломали дверь и проникли внутрь,
то застали жуткую картину: всюду опарыши и говно вперемешку с кошачьей шерстью, кровью и мозгами. Два существа, похожих на тюленей, хрипя и
оставляя зловонные коричнево-красные полосы ползают волоча кишки по дому, в кладовке мелко трясется сундук, в сундуке мелко трясется Клизма.
— он пришел за мной, он пришел за мной — причитает она и часто крестится – то слева направо, то справа налево.
Это странно – но ее не забрали.
И как выяснилось зря.
Этой ночью бедняжка Нэсси не играла на пианино. Она готовила адекватный ответ. Около часу ночи, когда я судорожными движениями докидывал на кулак
третью палку, за окном стало вдруг очень светло. Сортир пылал! Я выскочил во двор. Просушенная смолистая сосна гудела гудела и трещала, языки
пламени поднимались метра на три вверх. Беспорядочно стреляли листы шифера. Следом занялась голубятня, стоящая на высоких – метра три – деревянных
опорах. Было слышно как в закрытом и обитом железом застенке судорожно бьются птицы. Завоняло горелыми перьями и варёным говном. Под ногами
шныряли дымящиеся крысы. Деловито пробежало многочисленное семейство ежиков. Где-то надсадно завывала сирена. Еще пару минут спустя голубятня
плавно накренившись рухнула на крытую рубероидом крышу Клизминого флигелёчка…
Итоги были таковы: дед Пашка получил медаль «За отвагу на пожаре» и о нем даже написали в местной брехушке. За то что вытащил из горящего дома
Клизму вместе с сундуком, куда она нырнула по привычке. Хотя завистники говорили что тянул он просто сундук, а узнав что внутри сильно
расстроился. Еще он пытался доказать, что достоин медали за спасение утопающих, но никто ему не поверил, а свидетельства сумасшедших в расчет не
принимаются. Лохнесское уебище признали таки сумасшедшей и отправили доживать свой век в дурдом, занимавший бывшее имение графа Платова. Лично я
за описанные подвиги получил от родителей охуительной пизды, а наша семья, благодаря моим подвигам, получила новую квартиру. И не только наша
семья, а еще целых четыре. И не к 2000-му году, а почти сразу. Через год. Правда из одежды у меня остались после пожара только обкончаные трусы –
но на то ж и лето.
Несколько позже, когда я подрос и начал брится, мне стали давать девушки. И одна их них, медсестра из психушки, как-то рассказала, что у них есть
необычная пациентка. Она постоянно рисует на стенах картины. Они похожи на наскальную живопись первобытных людей. На этих картинах люди охотятся
на огромных змей. Рисует она их собственным говном и при этом напевает себе под нос революционные песни.
Лось
Яблоки, яблоки. Это был самый важный фрукт в жизни студентов и дворовых алканов в ТО время. Если у Пушкина была Болдинская осень, то у нас
«Золотая», а ещё «Осенний сад» и собственно просто «Яблочное». Эти зеленые бутыли с натуральными ароматами и привкусом Родины. Эти дешёвые и
многообъемные, как СССР напитки сохраняли в нас спокойствие перед ядерными угрозами и пропагандой насилия над третьими странами.
Мы учили, учились и учились. Всё как завещано. И пили, пили и пили как декабристы. Не знаю как сейчас, но раньше, в «золотую» эпоху, всех
студентов, единым строем отправляли на «яблоки». По крайней мере, нас, медиков отправляли. Правда, кого-то по злым наветам, «кидали» на картошку в
какие-то ебеня. Но это возможно трёп контрреволюционных выродков, с них станется.
Это был благодатный, яблочный рай в курской губернии. Длинный одноэтажный барак, погреб, рукомойники в кустах жимолости и серый флаг с надписью «КГМИ» — это первое, что бросалось в глаза нам, первокурсникам, попавшим в природную среду с напутствия ректора. Скрипучие, тюремные нары и
матрасы с подтёками, закопченные окна и мухи – это было после. То есть это было всегда, но возникало не сразу, а по мере заселения.
Но, мы обустраивались как солженицины и попадали под лёгкую «дедовщинку» четверокурсников. Ну типа пиздили здесь не сильно, а чисто для порядка.
По еблу и в «душу», а больше никаких извращений. Ну, может быть ещё пошлют за винцом, и на гитарке попросят сбацать про «толстого фраера». Ну это
вообще хуйня.
Короче утром, с сухим и гадким ртом мы плелись к рукомойникам, потом жрали рисовую кашу с хлебом, пили чайный напиток и расходились по садам. А в
садах пахло осенью, и бабочки Адмиралы сонными огоньками полыхали на грязной падалице.
Посредь каждой «линии» стояли контейнеры на тележках. В эти зловещие ёмкости мы грузили собранные плоды Евы, и местные трактористы волокли эту
«музыку» в хранилища. Там работали четверокурсники, собирая ящики и общаясь с населением яблочного края. Короче, на благо страны мы закалялись как
сталь и приносили пользу.
Самым пиздатым событием во всей этой работе был обед и собственно конец работы. Ах да, бля, забыл! Мы соревновались звеньями. Это великое
достижение ТОГО строя. Ни один, сука капиталист с моноклем или без, не позволит себе такое, потому как у них конкуренция. Это жестокий и глупый
пережиток прошлого. Свободная конкуренция убивает человека, как в прямом, так и в переносном смысле. Что бы наебать ближнего, буржуазия не
остановится не перед каким преступлением, это ещё Маркс доказал.
А в соревновании всё не так. Всё потому, что в соревновании мы никого не наёбывали, кроме учётчика. Всё сыпалось в общий котёл и разница состояла
только в том, что в конце рабочего дня ты можешь гордо сказать членам другого звена – «А сосите вы хуй, наше звено собрало ебать сколько сегодня…»
Ну примерно так говорили. За это нам не платили денег, как в дурацкой Америке, а говорили на утренней «линейке» хвалебные речи. Это стоило того.
Потому что деньги правили лишь теми, у кого они были, остальным похуй. Это главный закон политической экономики, на мой взгляд.
Нет, у нас были, конечно, рублики иль там копейки, но и «Яблочное» стоило не дороже. А вот винцо и свежесть воздуха – не убивает человека как
конкуренция, а наоборот. Ну, там наполняет жизненной силой и видением будущего. Преимущественно светлого.
В общем, отправили меня «деды» за бутылками, а сами пошли в баню. За это мне причиталась отдельная посудинка с плодово-ягодным нектаром и арбуз. У
нас в погребе были арбузы. Никто не знал, откуда они появились, но эти сволочи были сладки и пузаты как мечты космонавтов.
В магазине я загрузился официальным, заказанным пойлом и бухлом неофициальным. Это был итальянский (ебануться ж надо!) ром «Казино». Мы, с
пацанами из звена, тайно решили попечь картошки в лесу и запить её чем-то из мира чистогана. Я посчитал, что кубинский, блевотный ром «Гавана
клуб» нихуя не для интеллигенции, а всего лишь для грубых матросов. Потому я трепетно прижимал к груди произведение итальянских мастеров, а на
горбу волочил мешок с русским реализмом. Художник Шишкин наверняка бы одобрил меня в этот момент.
Так и брел я в сумерках, меж шелестящих яблон, цепляясь за кусты терна. Земля была мягка, небо чисто, а вдали у бани кого-то весело пиздили. Все
звуки были в гармонии и крики «на, сука!», «ебашь его нахуй», «у-у-у, бля!», «убью!» вписывались во вселенную как лозунги на 1-е Мая. Хорошо, что
я в баню не попал. Впрочем, если конфликт возник, то местные могут нагрянуть и в наш барак. Это как пить дать. Надо будет сьебаться на дегустацию,
сразу после ужина. Праздники отменять – удел либеральной сволочи. А мы, которые в едином строю, праздники не отменяем.
Так и произошло. Я, Паша Довгань, Серый и Аркаша съебнули как подпольщики и наш уход не был замечен даже дворняжкой Бертой. Правда, за нами
увязались две хохотушки с большими сиськами — Аня и Лариса. Конечно, сиськи бы не помешали, но вот делится ромом было неохота. Впрочем, я захватил
для дам два «Яблочных» декокта.
И опять таинственность среднерусской ночи, треск цикад и вечные тургеневские тени. Мы пересекли посадки и углубились в лес. Именно в лесу мы
разожгли крестьянский костерок и покидали в золу картошку, спизженную на кухне.
Кто хоть однажды сидел вот так, кружком возле весёлого огня, ковыряя палочкой в золе, тот вряд ли забудет то волшебное чувство сказки, когда можно
верить в леших и кикимор, клятву Гиппократа и чёртов папоротник. А если при этом ещё прихлёбывать ром «Казино» и пощипывать большие сиськи Ани и
Ларисы, то призрак коммунизма не метафора, а самый, что ни на есть факт.
Мы говорили обо всём и не о чём. Наши голоса метались меж невидимых стволов орешника, словно играли в догонялки. И мир замер в метафизической
прострации только для нас и наших мыслей. Сердца бились в студенческих телах как ночные бабочки и хотели лететь на огонь. И вдруг всё смолкло. Эту
тишину можно назвать абсолютной. Она наступила после того, как закончилась последняя бутылка «Яблочной». Мы курили «Родопи» и растворялись в этой
тишине. Если смерть хоть отчасти похожа на эту умиротворённость, то я готов умереть тот час же, как заплачу последний кредит за моющий пылесос.
Когда ОН появился, мы были на верхней ступени познания мира. Что бы осознать ЕГО появление, нам надо было спросить у богов разрешения. Но боги
вдруг как-то неожиданно исчезли. Зато ОН замычал. Замычал так, что только вновь познанный мир рванулся с места и упиздил куда-то в сторону
Полярной звезды. А мы остались на месте в ледяном вакууме страха и неодушевлённости.
Блядь, мне говорили, что лоси это такие коровы, которые бродят в лесу и обгладывают кору с деревьев. Нихуя не так! Лоси – это вестники смерти иль
как их там. Эти рогатые, длинноногие твари шатаются по лесам и пугают честных граждан, которые исправно платят две копейки комсомольских взносов и
охраняют природу. Да признаюсь как перед стеной плача, мы испугались. Нет, не так. Мы просто чуть не обосрались как грачи. Наши крики испугали
даже самого лося, который вместе с нами разбежался по лесу как стая бешеных собак. Только ещё один раз в жизни я испытал такой ужас. Это когда в
харьковской общаге на чердаке наткнулся руками на негра, а тот зажёг спичку.
Хуй с ним, с негром. Я про лес, рассказывал. Да, бежал я, спотыкаясь о корни и пеньки в даль неясную. Моё дыхание практически отсутствовало, я
впитывал кислород кожей и волосами. Я не знал где восток и запад, я не ведал где мои товарищи и большие сиськи Ани и Ларисы. Меня гнал ТОТ звук,
как покорную скотину на убой. Я пересекал овраги, какие-то лесополосы, грунтовые дороги и царапающие кусты.
Но всему есть Coda, как говаривал Паганини. Я чувствовал, что опять нахожусь в яблоневых аллеях. Запахло бензином и кислой капустой. По разные
стороны от меня всплывали в лунном свете люди, не люди, а фантомы какие-то. Мне казалось, что я попал в царство мёртвых. Покойники, сжимая
«штакетины» окружали меня для умерщвления или пыток. И они молчали. Это было самым страшным. Я побежал быстрее и вдруг увидел очертания нашего
барака. И еще, перед моим носом внезапно возникли три фигуры, видимо ведущие какой-то спор или там дебаты. Одну фигуру я узнал. Это был Комар с
четвёртого курса. Он ведал «разборками» с местным населением и слушал песни Вилли Токарева.
Я, как тот спартанец, теряя силы подбежал к нему и крикнул так, что задрожали небеса
— Там лось! – был такой, мой крик.
— Началось! – эхом отозвалось у барака.
И в это время Комар уебал неизвестную мне фигуру по еблету. Со всех сторон к нам ринулись бойцы для решающего сражения. Мелькали фонарики и
перекошенные лица. Драка переместилась в сторону единственного киловаттного прожектора. Прутья от кроватей мелькали как сабли. Но зато я пришел в
чувство, и всё стало понятно как на Гражданской войне. Страх мой сгинул как тать. Я схватились с каким-то рыжим в мягкой безрукавке. И тут же
получил колхозный удар по уху. Теперь я знаю, как звучит Царь-колокол. Я бессознательно нырнул под руку противника и, обхватив его за пояс,
повалил на землю. Видимо упал он неудачно, головой об решётку для чистки сапог. После лося мне было всё похуй. Я ебашил пацана наотмашь как купец
Калашников. Но потом кто-то дал мне по горбу сапогом. В массовой драке нет особой логики, а я вообще потерял её остатки и отбивался от кого-то,
как во сне.
Вдруг, ночную мглу прорезал свет фар УАЗика. Из него выпрыгнул какой-то гражданин в фуфайке и пальнул в небо из оружия.
— Васька, тварь, опять КАМАЗ угнал, вернуть в гараж сейчас же, а завтра в правление на центральную усадьбу! – заорал архангел с дробовиком.
Затем он снова залез в машину и с прогазовкой умчался в небытиё.
Это сейчас такие сцены снимают с помощью компьютерной графики, а раньше все делали каскадеры. Короче наши противники исчезали с поля битвы как
Властелины колец. Это было так стремительно и загадочно, что мы, оставшись в гордом одиночестве, были похожи на старцев – схимников из романов
Фёдора Михалыча. Из барака выползли девчонки с полотенцами.
Когда мы умывались в кустах жимолости, Комар подошёл ко мне и восхищённо так сказал – «А ты «молоток», не растерялся, уважаю».
После этого он пожал мне руку как на комсомольском собрании и протянул полбутылки «Яблочного». Я глотнул как герой, понимая, что совершил нечто
важное для общества, но вот что именно, так и осталось для меня загадкой.
Потом мы жрали арбуз, и делились пережитым. Сиськи Ани и Ларисы были рядом. Завтра предстоял новый трудовой день. Но, у меня в ушах, словно некая
валторна воспроизводила тяжёлую, монотонную мелодию, подобную мычанию. Это мычание я помню до сих пор, и боюсь, как бы оно вновь не повторилось.
Коровы так не мычат, это уж точно. Только лоси.
Комментарии (0)
RSS свернуть / развернутьТолько зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.